Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна

– Наследственность, куда деваться.

– В смысле?

– Мама у тебя была настоящая писательница, очень талантливая. Если почитать ее дневник…

– Нет! – резко перебила меня Мара – как всегда, когда я затрагивала этот деликатный вопрос.

Она не готова читать то, что написала ее умирающая мать, и стыдить Мару за это я не имела права. Читать этот дневник все равно что ударить себя ножом в сердце. Однако его строки приносят и утешение. Когда-нибудь Мара дозреет.

Зазвонил телефон. Я посмотрела на экран.

– Привет, Джордж, – ответила я, – надеюсь, ты не станешь опять про это гребаное реалити-шоу мне втирать.

– И тебе добрый вечер. Я по поводу книги. Мы получили предложение.

От радости у меня дыхание перехватило. Я и не думала, что так жду этой новости. Я выпрямилась.

– Слава богу!

– Предложение у нас одно, но хорошее.

Я встала и начала ходить по комнате из угла в угол. Когда твой агент начинает тебя продавать, это чревато трудностями.

– Сколько, Джордж?

– Талли, учти…

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч долларов.

Я остановилась:

– Пятьдесят тысяч, ты сказал?

– Да. Аванс за право публикации.

Ноги подкосились, и я едва не упала – хорошо, что рядом оказалось кресло.

– Угу.

В обычном мире это куча денег, понимаю. И в детстве я в роскоши не купалась. Однако я столько лет прожила в мире необычном, что сейчас мне сложно было смириться с тем, что моя слава в прошлом. Тридцать лет ты вкалываешь без продыха и надеешься, что создал нечто вечное.

– Талли, уж как есть. Но возможно, что это твое возрождение. Твоя сказка о Золушке. Попробуй заново завоевать мир.

Голова кружилась, воздуха не хватало, мне хотелось завопить, заплакать, нахамить или возмутиться несправедливостью происходящего. Но выбрать надо было что-то одно, поэтому я проговорила:

– Я согласна.

В ту ночь мне не спалось. Около полуночи я оставила попытки уснуть, минут десять бездумно бродила по темной квартире и уже собиралась разбудить Мару, но нельзя же быть такой эгоисткой – и я отошла от двери в ее комнату. После чего решила поработать – вдруг поможет.

Я вернулась в кровать, включила лэптоп. Вот он, «Второй акт». И чистая страница. Я вглядывалась в нее так пристально, что навоображала себе бог весть чего. Внезапно мне почудились тихие шаги, но они тут же стихли.

Журналистское расследование – вот что мне нужно. Надо перебрать содержимое коробок в кладовке.

Откладывать больше нельзя. Я налила бокал вина и спустилась в кладовку, уговаривая себя сосредоточиться. Некий издательский дом уже купил твои мемуары и заплатил за них. Осталось лишь сесть и написать. Уж слова-то я найду.

Я открыла коробку с надписью «Королевы Анны», достала оттуда альбом и положила на пол. К этому я еще не готова. До моих прежних мечтаний и горестей мне еще предстоит дорасти.

Я заглянула в коробку. Взгляд уткнулся в потрепанного плюшевого зайца.

Матильда.

Одного глаза не хватало, усы явно пережили стрижку. В детстве эта игрушка, бабушкин подарок, была моим лучшим другом.

Я отложила Матильду в сторону и снова запустила руку в коробку. Нащупала что-то мягкое и вытащила маленькую серую футболку с гориллой Магилла на груди.

Рука чуть задрожала.

Почему я сохранила эту футболку?

Впрочем, ответ я знала. Потому что ее мне купила мама. Это единственный ее подарок.

Перед глазами встала картинка: я совсем малышка – мне года четыре или пять, – сижу на стульчике за столом, в руке у меня ложка. И тут на кухню входит она. Незнакомка.

«Таллула, солнышко мое».

Женщина, пошатываясь, идет ко мне. Запах от нее смешной, словно сладким табаком пахнет.

«Соскучилась по мамочке?»

Наверху звенит колокольчик.

«Это деда», – лепечу я.

В следующую секунду незнакомка подхватывает меня на руки и бежит к выходу. Позади кричит бабушка: «Стой! Дороти…»

Женщина говорит про какого-то «него» и еще слова, которых я не понимаю. И спотыкается. Я выскальзываю у нее из рук и ударяюсь головой о пол. Бабушка кричит, я плачу, женщина тянет меня к себе. Дальше картинка темнеет, размывается.

Помню, как незнакомка просила называть ее мамой, помню жесткое сиденье в машине и как мне пришлось присесть на обочине, возле колеса машины, когда больше не могла терпеть. Помню запах табака в салоне, помню ее друзей. Я их побаивалась.

Помню, как она дала мне шоколадное печенье. Я откусила, и меня затошнило, а женщина рассмеялась. Помню, как очнулась в больнице, помню бирку: «Таллула Роуз».

«Эта тетя – она кто была?» – спросила я бабушку, когда та приехала за мной.

«Твоя мама», – ответила бабушка.

Эти два слова отпечатались у меня в памяти так, словно я услышала их вчера.

«Знаешь, бабушка, в машине плохо жить».

«Ясное дело, плохо».

Я вздохнула, убрала все обратно в коробку и ушла из кладовки. На этот раз я ее заперла.

Глава пятнадцатая

– Ты меня вовсе не обязана к доктору Блум провожать, – сказала мне Мара в конце июня, когда мы с ней шли по Фёрст-стрит к рынку.

– Знаю. Но мне хочется. – Я взяла ее под руку.

Присматривать за подростком – дело утомительное и жуткое, вот что я твердо усвоила за прошедшие две недели. Каждый раз, когда Мара закрывалась в ванной, я пугалась, что она пошла резать себя. Я изучала содержимое мусорного ведра и пересчитывала ватные тампоны в аптечке. Я бояла выпускать ее из виду. Я постоянно пыталась поступать так, как полагается, но давайте начистоту – мои познания в материнстве уместились бы в ореховой скорлупке.

Сидя в приемной доктора Блум, я открыла лэптоп и уставилась на чистый экран. Пора бы уже сдвинуться с мертвой точки.

Я же знаю, как надо, – за жизнь я успела прочесть тонну мемуаров. Все они начинаются с одного – с предыстории. Иначе говоря, надо расставить декорации и нарисовать картину моей жизни до того, как в ней появлюсь я. Так сказать, представить игроков и площадку.

Вон оно. Мне мешает ровно то же, что и прежде, – невозможно рассказать о себе, не зная собственной истории. И истории моей матери.

О ней мне почти ничего не известно, а уж об отце – и подавно. Моя предыстория – это зияющая пустотой пропасть. Неудивительно, что мне нечего написать.

Надо поговорить с матерью.

Додумавшись до этого, я открыла сумочку и нашарила маленькую оранжевую пилюльницу. У меня осталась всего одна таблетка ксанакса. Я проглотила ее, не запивая, а потом медленно взяла мобильник и позвонила управляющему банка.

– Привет, Фрэнк, это Талли. Моя мать по-прежнему обналичивает чеки каждый месяц?

– Хорошо, что